1 сентября 1939 г. с нападения Адольфа Гитлера на Польшу началась Вторая мировая война. Уже 17 сентября в войну на стороне нацистской Германии вступил СССР. Сил бороться с двумя сверхдержавами у Польши, конечно, не было. Страна была оккупирована и, согласно тайному протоколу к пакту Молотова—Риббентропа, разделена между победителями. Так соглашение между Сталиным и Гитлером позволило, наконец, присоединить к России западноукраинские земли (остальная Украина была под советами еще с 1918—1920 гг.), после чего жители этих территорий получили возможность ощутить на себе все “счастье” жизни в СССР.
В советской историографии эти события получили название “золотой сентябрь”.
Справедливости ради скажем, что, бесспорно, в начале “советизации” Западной Украины (1939—1941 гг.) нельзя не заметить очевидный позитив — наконец произошло объединение украинских земель в одном государстве. Среди дальнейших сдвигов — индустриализация, развитие промышленности региона (в прошлом лишь аграрно-сырьевого придатка Польши), украинизация образования, увеличение количества украинских школ и вузов, поступление из восточных областей Украины литературы на украинском языке. Львовский университет получил имя Ивана Франко, а Украинский драматический театр (правда, почему-то по просьбе рабочих Львовской консервной фабрики, а, например, не актеров театра или львовской интеллигенции) — имя Леси Украинки.
Советская власть сначала старалась декларативно заигрывать с украинцами. Например, во Львове в результате срочного переименования улиц наряду с обязательными Октябрьской, им. Энгельса, Советской, Комсомольской, им. Кирова, им. Свердлова и прочими появились улицы Ивана Франко, Ивана Богуна, Леси Украинки. Развивалось медицинское обслуживание, боролись с безработицей, ввели 8-часовой рабочий день и т.п.
Советский агитационный плакат, сентябрь 1939 г.Вместе с тем с первых же часов установления московской власти стало понятно — тамошним жителям она принесла не свободу и возможность создать украинское государство, а “счастливую жизнь” при советском правлении. Прекратили свое существование все политические партии, а вместе с ними и другие учреждения, даже неполитического характера, — например, “Просвіта”, Научное общество им. Т.Шевченко. Целенаправленно ликвидировали свободную украинскую прессу, ввели тотальную политическую цензуру, обязательное изучение русского языка. В тоннах завезенных учебников напрасно было искать научный подход. Образовательную функцию полностью подчинили пропагандистской. Миллионными тиражами печатали выдуманные биографии вождей и многочисленных “героев”, которым приписывали несуществующие добродетели, таланты и подвиги. Показательно, что вслед за Красной армией уже в сентябре 1939 г. в Западную Украину были отправлены 22 передвижные киноустановки с набором классики советской пропаганды: “Ленин в 1918-м”, “Чапаев”, “Щорс”, “Танкисты” и др. В солидных томах доказывались неслыханные преимущества командно-административной системы и беспрецедентные экономические достижения под руководством Коммунистической партии. Науку же, прежде всего историческую, наоборот, сознательно уничтожали. Репрессиям подвергали ведущих ученых мирового уровня. Аресты приобрели массовый характер. Под удар попали политики, общественные деятели, священники, “кулаки” и другие слои населения.
Показательно, что еще 8 сентября 1939 г. (задолго до вступления СССР во Вторую мировую войну) Л.Берия отдал приказ, согласно которому нарком НКВД УССР И.Серов должен был организовать опергруппы НКВД. Их заданием, кроме прочего, должна была быть зачистка “освобожденных” регионов от “антисоветского элемента”. С началом войны, несмотря на то, что в помощь спецгруппам НКВД из состава КОВО выделили несколько дополнительных батальонов численностью 300 бойцов в каждом, И.Серов попросил Л.Берию позволить создать новые группы и увеличить штат карателей в уже имеющихся. Каких именно зачисток требовали от бойцов этих спецгрупп и батальонов, характеризует циничное замечание первого секретаря ЦК КП(б)У Н.Хрущева начальнику особого отдела Украинского фронта А.Михееву: “Что это за работа, когда нет ни одного расстрелянного”. Так прямо и вполне конкретно была определена линия партии в Западной Украине. Чекистам пришлось срочно “исправлять показатели”. Михеев оправдывался: “В Золочеве расстреляны 12 человек”.
С первых же дней советская власть составляла списки “ненадежного”, “враждебного” элемента. Довольно часто бессмысленного доноса было достаточно для уничтожения человека. Например, в одном из сообщений сказано, что у некого П.Вольфа в польские времена был собственный магазин обуви во Львове на улице Краковской (без преувеличения — убийственная для советского общества характеристика). Другой обреченный — пан Кнеппель — раньше “был большой богач… когда были конфликты между купцами и работниками — выступал против работников”. Состав “преступления” абсурден, тем более что непонятным остался масштаб “богатства”. Однако даже владелец небольшой лавочки казался завистникам, а таковых было большинство среди пишущих в в карательные органы, казался зажиточным. Абсурдного сообщения вполне хватало, чтобы человек исчез навсегда.
Как правило, все обвинения помещались в несколько предложений, а часто даже слов, например: “Бухбанд — бывший владелец магазина”, “Бадер — владелец магазина”, приговор Адольфу Нойсу вообще состоял из одного слова — купец. Иногда доносчики добавляли к обвинениям и кое-что конкретное. Например, о К.Желеневском сообщалось, что он был владельцем магазина модной одежды и с началом войны, оценив ситуацию, поторопился продать товар вместе с магазином, как подчеркивалось в сообщении, “за несколько сотен тысяч злотых”. Кроме того, указанный пан был виноват в том, что “при Польше имел контакты с конфидентами”, а после оккупации Западной Украины устроился в советское учреждение бухгалтером — конечно же, с вредительскими намерениями, по мнению следователей.
Уже за первые неполные полтора месяца были арестованы тысячи офицеров, работников полиции, чиновников и др. Страшный удар был нанесен по галицкой интеллигенции. Кстати, это был, заметим, не такой уж и редкий случай, когда “бдительные” работники НКВД в “бескомпромиссной” борьбе с “врагами народа” не забывали поправить и свое материальное положение. Помните, как один из персонажей бессмертного произведения Михаила Булгакова “Мастер и Маргарита” утверждал, что москвичи люди добрые, но их испортил квартирный вопрос. Первостепенным квартирный вопрос был не только для жителей Москвы. Ведь в Западную Украину в конце 1939 г. отправили тысячи партийных функционеров, пропагандистов-активистов и профессиональных борцов с “врагами”. В частности, только из Ленинграда прибыли “для усиления” 60 работников руководящего состава НКВД. Из Саратова — 40, Смоленска — 50, Рязани — 30, Воронежа — 40 “бойцов невидимого фронта”… Не отставали и другие регионы страны: 250 работников — из особых отделов НКВД КОВО, 100 — из пограничных округов, а также 150 выпускников чекистских школ республики. Где же их всех разместить? В общежитиях? Такое большое начальство — и в общежитии?! Проблема требовала быстрого решения.
Справедливости ради отметим, что какое-то количество квартир в городах Западного региона стояли пустыми, потому что владельцы покинули их навсегда. Поляки, бросая годами нажитое имущество, выезжали в немецкую Польшу. Например, только из Львова и только банковских служащих-поляков и членов их семей выехал 331 человек (и это по неполным данным). Также, не питая иллюзий по поводу отношения советской власти к церкви, уехали многие католические священники. В определенной степени это было логично, ведь их паства также преимущественно эмигрировала. Одними из последних Львов покинули ксендзы Альберт Матых и Адам Павлин. Оставшимися же придирчиво занимался НКВД. Уже в первые месяцы арестовали до 60 священнослужителей, 14 из них расстреляли даже без символической имитации следствия. По краю прокатились волны арестов. Как правило, большинство “бывших” — чиновников и общественных деятелей, служащих и владельцев лавочек — жили преимущественно в центральных районах городов и имели многокомнатные квартиры.
Разумеется, именно это жилье, прежде всего, по завету другого известного персонажа М.Булгакова, “взяла и поделила” новая власть. Количество “высвобожденных” квартир возрастало в геометрической прогрессии. Если на 4 ноября 1939 г. во Львове советская власть “нашла” (именно это слово использовано в отчете!) 1031 квартиру для передачи новым владельцам — представителям партийно-хозяйственного актива, то на 27 ноября того же года уже 2649 квартир сменили своих хозяев. Почти тысяча из них досталась надежной опоре сталинского режима — работникам НКВД и наркомата обороны. Остальные перепали многочисленным советским чиновникам, приезжим функционерам. 152 квартиры получила “рабочая интеллигенция”, 130 — бывшие политические узники, которых выпустили из польских тюрем.
На 3 января 1940 г. квартир, “высвобожденных” и “предоставленных” новым владельцам во Львове, насчитывалось уже 5407. И это тоже был еще не конец. В частности, 17 июня 1940 г. начальник квартирно-эксплуатационной части Львовского гарнизона обращался во Львовский городской совет с требованием предоставить дополнительно еще 680 квартир для “командного состава гарнизона”.
Даже когда человек временно оставался на свободе, советская власть всячески заботилась о том, чтобы его жизнь превратилась в отчаянную борьбу за выживание. Например, одним из первых шагов новой власти была проверка начисления пенсии. 14 декабря 1939 г. политбюро ЦК КП(б)У приняло постановление “О выплате пенсий пенсионерам бывшей Западной Украины”. Как результат — уже в первые месяцы только во Львове лишили пенсионных выплат более 4300 человек: бывших полицейских, чиновников, судей, “служителей культа” и т.п. Фактически такие действия (оставление пожилых, больных людей без средств к существованию) были не менее смертельным приговором, чем пуля в подвалах НКВД. Как правило, вслед за лишением социальных выплат от человека требовали немедленно освободить и жилье. Большинство этих пенсионеров закончили свою жизнь в приютах для немощных и инвалидов.
Как результат — приюты в 1939—1940 гг. были переполнены. Многочисленные “бывшие” доживали жизнь в нечеловеческих условиях. Например, в доме по ул. Абрагамчиков во Львове “в каждой комнате живут до 40 человек, в том числе дряхлые бабушки, которые не могут самостоятельно передвигаться… Койки стоят вплотную, столиков у коек нет, едят больные на койках, держа посуду в руках (столовой нет)”. Дом был в аварийном состоянии, не пригодный для жизни: “стены влажные, вентиляции нет, в помещениях затхлый воздух, уборные грязные, умыться негде… ванных нет, и пожилые люди не купаются”. Кроме того, “завтраки и ужины часто ограничиваются лишь куском хлеба и стаканом чая”.
Так эти несчастные люди, в отношении которых проявили “гуманизм” (их не расстреляли и не выслали в Сибирь, их нет в списках репрессированных, они не вошли в какую-либо статистику преступлений коммунистического режима), тоже стали невинными жертвами сталинского режима. Инспекторов, которые в начале 1940 г. проводили ревизии в упомянутых заведениях, больше всего обеспокоило то, что в них на добровольных началах больными и пожилыми людьми занимались монахини. На этом был сделан отдельный акцент: “здоровые монахини, которые нигде не работают”.
Поэтому понятно, что население встречало новую власть неоднозначно. Например, Мария Савчин так описывала те события в своих воспоминаниях: “Первое появление Красной армии село встретило с беспокойной неуверенностью. Люди не выходили на дорогу, только из дворов и окон присматривались к танковой части… Польша не существовала, и мы о ней не жалели, но большевицкая оккупация еще и этой части Украины угрожала не меньшей, а еще большей бедой. Я уже слышала о большом голоде в 1933 г., который выморил Украину, о красном терроре, жертвами которого пали миллионы крестьян и интеллигентов”.
И Красная армия сразу показала, что закон для нее — лишь условность. Погромы, изнасилования и грабежи, беспричинные расстрелы стали будничным явлением. Да и как могло быть иначе, если, например, политрук 4-й танковой бригады Украинского фронта Потелешко вспоминал, что перед началом наступления на Польшу командир и комиссар батальона, выступив перед личным составом, провозгласили: “Мы будем воевать!” Но с кем именно — офицеры не уточнили. Конкретного врага не назвали.
…На улицах западноукраинских городков все время звучали выстрелы. Военные стреляли и в пленных, и в мирное население. В армии распространилось мародерство. Например, политработник Р.Бердников задержал шесть гражданских, ограбил, изнасиловал женщину, которая была среди них, а потом, чтобы не осталось свидетелей, всех казнил. Капитан Бакаев ограбил, а потом расстрелял пятерых задержанных безоружных польских офицеров… Грабежи и репрессии приобрели такой размах, что прокурор 6-й армии Нечипоренко был вынужден обратиться с личным письмом к самому Сталину с просьбой вмешаться и прекратить бесчинства.
Тайная справка НКВД УССР о политико-моральном состоянии военных частей КОВО на территории Львовщины: “Зафиксированы факты участия отдельных военнослужащих в грабеже местного населения… Отмечены случаи, когда военнослужащие посещали рестораны, кафе и квартиры местных жителей, пьянствуют, устраивают драки с применением оружия, которые часто сопровождаются убийствами или ранениями граждан. Случаи попыток изнасилования женщин военнослужащими не единичны”.
Справедливости ради заметим, что после раздела Польши десятки тысяч людей из немецкой зоны перешли на территорию СССР. В основном — либо евреи, бежавшие от фашистов, либо украинцы, которые думали, что наконец-то будут жить в своем государстве. Были и такие, кто искренне верил советской пропаганде о построении “нового”, “счастливого”, действительно “золотого” общества. Именно для этой категории людей встреча с реальностью стала чрезвычайно болезненной. Большинство переселенцев вывезли либо в далекие северные уголки Советского Союза, либо на тяжелые работы на шахтах Донбасса. Вскоре даже идейные коммунисты поняли, как разительно жизнь в СССР отличается от рекламных манифестов.
Например, Михаила Андрющенко, бывшего жителя Хелма, сознательного коммуниста, который наконец переехал в заветную “страну советов”, упекли работать на шахту №10 им. Артема на Ворошиловградщине (ныне Луганщина). Протрезвление наступило очень быстро. Доведенный до отчаяния разницей между обещанным обществом будущего и тоталитарно-террористическими реалиями жизни переселенец в присутствии нескольких рабочих гневно воскликнул: “Я думал, что в Советском Союзе строят коммунизм, а оно выходит наоборот — строят антагонизм. Я в Польше работал по 12 часов, зарабатывал больше и мог прожить полгода, проработав лишь один месяц. В Советском Союзе жить хуже, чем в Польше. Лучше я в тюрьме буду сидеть, чем в Советском Союзе жить”.
Такие настроения были характерны для переселенцев с польских территорий. Тайные информаторы массово строчили доносы в карательные органы об “антисоветчине”. А новые граждане Советского Союза еще не понимали масштабов “стукачества” и часто были слишком доверчивыми и откровенными со своими, как они считали, “друзьями”. Последствием масштабных чисток стало то, что только за полтора года на западноукраинских землях репрессировали каждого десятого! С началом советско-немецкой войны карательные органы полностью продемонстрировали свое нечеловеческое лицо.
Уже 23 июня 1941 г. (исключительная оперативность!) нарком госбезопасности В.Меркулов издал директиву о решении дальнейшей судьбы узников: эвакуация, составление списков тех, кого “целесообразно расстрелять”. Понятно, что в первую очередь в категорию тех, кого расстрелять было бы очень “целесообразно”, попадали задержанные по политическим статьям.
Красная армия отступала, и карательные органы, понимая, что вот-вот покинут значительную территорию Украины, максимально ее “зачищали”. С первого дня войны начались повальные аресты украинской интеллигенции (прежде всего в городах и местечках Западной Украины). Многочисленные тайные агенты срочно составляли списки “неблагонадежных”. Например, начальник тюремного отдела НКВД Львовской области Лерман 24 июня 1941 г. сообщал: “С начала войны в тюрьму №1 поступают арестованные, которых принимают без должного оформления, большей частью списками, без указаний о мотивах и статьях обвинения… а также лица, взятые при массовых облавах”.
Людей сотнями хватали на улицах. Отметим, что на июнь 1941 г. тюрьмы Украины и так были переполнены. Согласно справке, в 63 тюрьмах, при лимите 30753 человека, содержалось 72768 узников. С началом войны наполнение тюрем возросло еще в 1,5—2 раза. В большинстве тюрем пограничных регионов Украины тюремное начальство проявило инициативу (которой так не хватало фронтовым офицерам на начальном, катастрофическом этапе войны) и, не дожидаясь приказа из центра, самовольно начало ликвидировать пленников. Уже 22 июня людей расстреливали во Львове, Луцке, Перемышле и других городах.
Узников убивали массово, сразу сотнями, тысячами. Только на Западной Украине с началом войны их уничтожили около 22 тысяч. В трех тюрьмах Львова были замучены более четырех тысяч политических узников. Причем очень часто не расстреляны, а именно замучены со средневековой жестокостью! Большинство погибших от пыток удалось опознать только по одежде. Энкаведисты, чтобы усложнить опознавание своих жертв, обжигали им лица, заливали химическими реактивами. Среди тех, кого во Львове удалось опознать первыми, были: Юрий Шухевич — оперный певец, Василий Бень — директор школы им. Шашкевича, Григорий Кухар — главный бухгалтер мединститута, Евстахий Струк — директор мединститута, Василий Геник-Березовский — инженер, научный работник этнографического института, Иван Савка, Теодор Мацько, Степан Масный — студенты мединститута и другие. Как видим, среди уничтоженных нет ни кровавых убийц, ни насильников, ни серийных маньяков. Высшее образование, интеллигентность, высокий уровень эрудированности, культуры — вот что стало смертельным приговором для украинцев летом 1941 г.
Кровавый след преступных убийств оставляла за собой советская власть. Так, вблизи с. Ляцкого (тогда Дрогобычской области) более 500 узников бросили в 36-метровую соляную шахту. У них остались семьи, дети… Будут ждать эти люди Красную армию? Захотят, чтобы советская власть снова вернулась на их землю? Ответ очевиден. Вместе со священниками погиб и владыка Симон. Причем его смерть была самой страшной: “Проведя его голым через удары ружейных прикладов по улицам Кременца до тюрьмы, пытали его там жестоко. Озверевшие энкаведисты сожгли епископу бороду, отрезали пятки, нос и язык и выкололи глаза”.
Как на это должны были реагировать люди, столетиями воспитывавшиеся в христианской традиции?! На их глазах зверски пытали священника, почтенного пожилого человека, который никому в жизни не сделал ничего плохого и единственная вина которого, единственное “преступление” было в вере и служении Богу. У не одного свидетеля этого издевательства сжимались сердце от боли и руки от праведного гнева.
Как свидетельствуют архивные документы, московская власть настолько выразительно и, главное, быстро показала свое истинное бесчеловечное лицо, что иллюзий лишились даже самые фанатичные москвофилы — приверженцы коммунистической идеи. Справедливо утверждал в свое время философ: “главный урок истории в том, что история ничему нас не учит”.
К сожалению, вряд ли те, кто год назад в Донбассе выходил на митинги с транспарантами “Путин, приди!” и одобрял зверские избиения участников проукраинских митингов и убийства активистов в Донецке, читали научную историческую литературу, анализировали опыт истории. Ценой их протрезвления стала кровавая война, гибель тысяч людей. Те самые бабки-активистки, сменив надписи на транспарантах, в многочисленных интервью на камеру украинским каналам теперь проклинают Путина и не менее энергично требуют: Украина, спасай, хотим пенсию, продукты, воду, электричество жилье… История дала еще один урок. Но будут ли сделаны из него выводы, поймут ли люди, что прежде чем звать оккупантов на свою землю, которая никогда в истории чужие территории не захватывала ради того, чтобы строить там коммунизм, а исключительно — ради реализации своих политико-экономических интересов…
…В советские времена оккупацию Западной Украины называли “золотым сентябрем”, долгожданным “освобождением”. Некоторая доля правды в этом, бесспорно, была. Людей “освобождали” от своих квартир, имущества, пенсий, культуры, языка, гражданских прав и свобод. А многим жителям Западной Украины за “золото” сентября 1939 г. пришлось заплатить самым дорогим — собственной жизнью…
Обеліск